Про историю договора в Бьёрке, подписанного 11 июля 1905 года

Случилась как-то на Дальнем Востоке страшная замятня, а может быть, и завирюха. Народу, братцы, положили — жуть, но ни Кореи, ни Желтороссии не отстояли, а всё больше отступали под натиском Японского Дракона, избивавшего христианские рати аки царь Ирод младенцев. Наш Государь тогда очень опечалился, потому как полилась кровь не одних только солдатушек, браво ребятушек, но и всяких великих князей с губернаторами. На японские да на жидовские деньги опутали державу-мать либералы и сицилисты, не давая ей продохнуть, ни выдохнуть. Каждый день узнавал народ православный, что очередного генерала укокошили али броненосец какой потонул.

Стоял тогда на Руси великий плач.

Но наш царь был не совсем дурак, хотя собою очень прост. До того, братцы, был он прост, что не сразу и о союзниках-приятелях своих вспомнил. А в друзьях у нас тогда ходил француз, очень мы его ценили: он нам монету — мы ему братскую любовь и военный союз. Но француз был хитрован, и союз поставил так, что против германца, да за Эльзас — хоть завтра, а если кто другой нападёт, да не на него, а на нас — тогда, миль пардон, полное фратерните, но без а ля гер. И пока никто не нападал, то всё шло хорошо: мы в сторону германской границы тянули железные дороги, а француз слал нам воздушные поцелуи.

А потом, стало быть, напал Дракон, и пошли косяком беды. Загибайте пальцы, кто счёту обучен: скубент бунтует, англичанин злорадствует, японец контрибуций требует — а французы в кафешках сидят. Мы, значит, по горло в этом самом, а они — в Париже. Ни кредитов, ни броненосцев, ни простой тебе дипломатической любезности. Да и хрен бы с ней, но и денег — решительно не дают. А как поётся в русской народной песне — «когда нет денег, нет любви». Очень наш царь-батюшка на союзника своего неверного осерчал: «Петухи, — сказал, — галльские, мужеложцы».

Собаками ещё называл и ругался матерно.

Вдруг смотрит — плывёт. А кто это плывёт? Кайзер германский, с вояжем по Балтике, аккурат мимо княжества Финляндского. Государь не удержись, да и отстучи ему телеграмотно: приезжай, дескать, в шхеры и соответствуй. Покалякаем. Там они и встретились, на финских водах. Наш царь ему про английскую интригу пожаловался, о равнодушии французском обсказал, а ихний усач будто того и ждал. Вытащил из-за голенища бумаженцию (заранее её, поди, заготовил) и под державное рыло суёт, тыкает. Так и так, а давайте в союзную русско-французскую булку сосиску немецкую вставим.

И кредитов ещё берлинских пообещал, аспид в каске — как есть, иудина хитрость.

Наш царь-то сперва не понял (говорю же — дурак был редкий, даром что святой), а потому бумагу подмахнул не глядя, и ещё на обратной дороге хвастался: вот, мол, я каков! А в Питербурхе советники да министры только ахнули — им-то, образованным, вся подлость германская сразу понятна стала. Закричали они, в ноги царю попадали: Ваше Величие, хозяин всенародный, да ведь немцы-то нас охмуряют не просто так, а чтоб реванш французский отсрачить! Не из любовного согласия, стало быть, из военно-стратегических соображений хотят в Антанту нашу пролезть!

Царь себя только по лбу и хлопнул — говорит: ну кайзер, ну пёс тевтонский, а как пел! как пел!

Пришлось тогда немножко оподливиться, не без этого. Царево слово, конечно, крепче гороха, однак супротив воли покойного папахена Государь пойти не мог, и в Берлин о том честно отписал. Дескать, фройндшафт — это дружба, но без французского согласия я, как честный человек, ничего союзного поделать не могу. Извините, мол — маненечко обманул вас, подписал не то. Все вопросы к Парижу: если там согласные — так и я за милую душу, а коли нет — то и тройственного союза нет.

Кайзер тогда усищами заёрзал, заругался: что, мол, зазря уголь по шхерам жёг, а делать нечего — с русским Государем карман держи крепко!